Это продолжение статьи, начало смотрите в предыдущих статьях данного раздела.
(10). Датировка посольств и обстоятельства их прибытия в Самарканд
В начале 90-ых годов М. Моде предпринял очень интересную и важную попытку доказать в специальной монографии, что на западной, северной и южной стенах зала 23/1 изображена взаимосвязанная в деталях композиция, связанная с реальными событиями, которые можно датировать точно - 648 г.н.э. (Mode, 1993).
Версия М.Моде основана на серии следующих основных гипотез. 1) Персонаж 4 на западной стене представляет последнего царя сасанидского Ирана Йездигерда III (убит в 651 г.). 2) Персонаж 11 на северной стене - это китайская принцесса, которую везут к западнотюркскому кагану Шегую после его сватовства в 646 г. 3) Всадник-охотник 1 на той же стене - это император Тай-цзун (626-649). 4) Послы Китая и его врага - северокорейского государства Когуре могли прибыть в Самарканд одновременно только в период перемирия между ними (одно из таких перемирий было заключено в 645 г.: Mode, 1993, s. 47). Эти гипотезы, за исключением последней, подробно разбирались мною выше.
Возможно ли установить точную дату посольства? На такой вопрос я, как и М.Моде, могу ответить положительно. И ключом к этому должны служить изображения китайского посольства, так как сохранившиеся китайские хроники в интересующее нас время добросовестно документируют все подробные факты. Первый вариант моей версии уже коротко излагался (Яценко, 1995, с. 13-15). Она разрабатывалась практически одновременно с версией М. Моде, причины мало зависящие от моей воли (экономические трудности бывшем СССР после его распада) помешали эту версию своевременно опубликовать на моем родном русском языке.
Различные миссии из Согда, начиная с 20-ых годов VII в., прибывали в Китай практически ежегодно. Однако, китайских посольств в Согд (точнее - посольств, проходивших через него) в VII в. было всего два. Это миссия Ду Синмана между 604 и 618 гг. В Бухару и другие области и миссия Ван Минъюаня в Тохаристан и соседние страны в 662 г. В обоих столь редких для китайской дипломатии случаях императору были представлены подробные отчеты об их результатах.
Времени правления в Самарканде Вархумана и времени правления династии Тан при любом варианте соответствует только второе посольство. С ним связана сложная цепочка событий, в которые оказались втянутыми китайский император Гао-цзун (650-683), сам Вархуман (Фухумань), сын последнего сасанидского царя Ирана Пероз и два западнотюркских кагана, ставших китайскими марионетками (подробнее об описанном ниже см.: Малявкин, 1989, с. 68, 75, 77 - материалы китайских хроник).
Еще ранее между 650 и 656 годами (эра правления Юнхуэй) к Гаоцзуну прибыло посольство Вархумана (Малявкин, 1989, с. 77). Несомненно, это могло произойти лишь в 656 г., когда власть активно боровшегося с Китаем и пытавшегося возродить Западный каганат Нивар Ышбара-ябгу (Ашина Хэлу) (650-658) над Согдом и Тохаристаном пошатнулась. Императорский двор, как обычно, воспринял официально эту миссию как желание очередной группы “западных варваров” перейти под власть Китая, и Вархуману была пожалована должность тутука в новом управлении дуду “Канцзюй”. В сложившейся политической ситуации успех посольства означал международное признание нового статуса Согда, объединенного после долгого тюркского правления человеком с иранским (согдийским) именем.
В 658 г. китайцы, стремясь не допустить в будущем воссоздания Западного каганата, назначили управлять группировками западных тюрков и их традиционными владениями двух своих марионеток из царского рода Ашина, ранее бежавших в Китай - Ашина Мишэ и Ашина Бужэня. Существование двух полунезависимых каганатов призвано было убедить население Средней Азии в “незаинтересованности” Китая в прямых территориальных приобретениях (Малявкин, 1984, с. 140). Однако, к 661 г. стало ясно, что кочевое население края неохотно подчиняется марионеточным правителям. (К тому же, истинные замыслы Китая в отношении Средней Азии ясно продемонстрировали разгром и пленение Гао Канем летом 650 г. прежнего западнотюркского кагана Чебе). Как раз ко времени прибытия китайского посольства в Самарканд в 662 г. (см. ниже) система вассальных каганатов принципиально изменилась: один из каганов (Бужень) обвинил другого (Мишэ, руководившего племенами дулу) в измене Китаю, и тот был казнен в лагере Су Хайчжена (Гумилев, 1993, с. 244). Ашина Бужень формально управлял владениями бывшего Западного каганата под китайским контролем. Но этот контроль вследствие удаленности многих областей не мог быть эффективным. Кочевые подданные марионеточного правителя стали разбегаться, тюркские владения начали дробиться... В этих условиях роль Согда как потенциального партнера должна была возрасти, несмотря на номинальную зависимость от кагана Буженя. Показателен иранский термин “mlk” на монетах Вархумана. В соседнем сасанидском Иране его традиционно носили могущественные наместники центральной власти в крупных областях государства.
В первом году эры правления Лун-шо (между апрелем 661 и январем 662 гг.) сын бывшего шаханшаха Ирана Йездигерда III Пероз отправил Гаоцзуну послание с просьбой о военной помощи в борьбе с арабами. Можно думать, что его доставила в Чанъань группа послов из среднеазиатских владений, прибывшая в Китай тогда же. (Первое письмо с такой просьбой Пероз отправил еще в 642 г. прежнему императору Тайцзуну; однако, действенной помощи он не получил).
Китайский двор в этот момент не имел возможностей принципиально повлиять на ход дел в Средней Азии и Иране, будучи поглощен большой войной в Корее. Однако, вселенские амбиции императорской власти и желание пустить пыль в глаза собственному народу взяли верх. Было принято решение включить Иран и пославшие послов среднеазиатские области в состав Срединной империи и образовать на их территории 16 фиктивных округов со штатом чиновников, которые и не собирались покидать Китай. Это, видимо, произошло в мае-июне 661 г., так как уже в июле чиновник Ван Минъюань (бывший ранее начальником уезда Нанью в округе Мунчжоу и только что назначенный уполномоченным по учреждению округов в Тохаристане) в льстивом прошении на имя императора Гаоцзуна просил установить на новых землях стеллу, прославляющую мудрость последнего. Вскоре после этого Ван Минъюань был направлен во главе миссии в Среднюю Азию и Иран и по возвращении представил императору донесение “Записки о Западном крае”. Мы не знаем точный маршрут посольства. Обычный путь в Тохаристан лежал через Хотан, Кашгар, Фергану и затем через Гиссарский хребет с севера. Самарканд оказывался немного в стороне , к западу от кратчайшего маршрута (Боровкова, 1989, схемы 6 и 7), но, учитывая особую, необычную задачу посольства (сбор военно-политических сведений об обширном регионе, изменение административного деления) ему трудно было миновать этот крупнейший политический центр. Об этом визите свидетельствуют росписи зала 32/1 на территории древнего города.
Китайское посольство, вероятно, прибыло в Самарканд к весне-лету 662 г. (На всех изображениях мы видим одежду теплого сезона). Разумеется, она не дала ничего конкретного в плане создания антиарабской коалиции, и вскоре, в 676 г. первый рейд наместника Хоросана Саид ибн Усмана на Самарканд подтвердил серьезность арабской угрозы.
Росту влияния новой согдийской династии были призваны содействовать династийные браки с правящими домами других ираноязычных стран (Хотан и Чаганиан). Обе эти страны именно в 662 году столкнулись с серьезной и новой для них внешнеполитической угрозой (речь идет не о привычном подчинении западным тюркам или Китаю). В условиях резкого ослабления мощи западных тюрков и удаленности Китая им, вероятно, важно было заручиться поддержкой сильных непосредственных соседей (к наиболее важным из которых принадлежал тогда временно объединенный Вархуманом Согд). Одним из наиболее легких способов добиться такой поддержки было заключение династийного брака.
В 662 г. арабская экспансия достигла южных границ Тохаристана, и арабы захватили Кабул, что не могло не вызвать озабоченности у властей Тохаристана и соседнего маленького Чаганиана.
Заключение брака в том же году с хотанской династией Виджита также выглядит совершенно естественным. Хотан был одним из важных торговых партнеров Согда на Шелковом пути, а хотанские купцы наживались на перепродаже Китаю среднеазиатских полудрагоценных камней и прочих редкостей. Однако, в 662 г. над богатым и высококультурным Хотаном вновь стали сгущаться тучи, хотя здесь размещался крупный китайский гарнизон, а центр китайского наместничества “Умиротворенный Запад” еще с 647 г. находился неподалеку, в Куче (Малявкин, 1988, с. 309-311).
Однако, в 662 г. в ситуацию в Западном Синьцзяне впервые вмешался новый и весьма могущественный сосед - Тибет. Если до этого китайско-тибетский конфликт ограничивался борьбой за расположенный к востоку Тогон (хроника из Дунхуана описывает драматическую победу тибетцев в 659 г. в сражении при Stong-ru), то в 662 г. тибетцы неожиданно напали на китайские войска, которые отправились подавлять волнения в Кашгаре. Вскоре, в 665 г. тибетцы напали на Хотан, а в 670 г. смогли надолго захватить его (Воробьева-Десятовская, 1992, с. 158-159).
Важные дополнительные обстоятельства приема Вархуманом китайских послов помогают выяснить изображенные здесь же корейские послы.
На западной стене шествие послов возглавляет самая большая группа - китайская. Казалось бы, естественно было бы ожидать, что замыкающие его корейцы представляют правительство верного китайского союзника, вскоре объединившего с помощью Гаоцзуна весь Корейский полуостров - государство Силла. Но нас ждет разочарование. В корейской хронике утверждается, что уже задолго до этого, в 648 г. правитель Силла указом ввел для чиновников китайскую одежду и головные уборы; вскоре это коснулось и придворных дам (Ким Бусик, 1959, с. 154, 169). Остается предположить, что посольство в Афрасиабе представляет одного из врагов Китая этого времени - либо Пэкче (уничтоженное в следующем 663 году), либо более могучее Когуре, сопротивление которого было окончательно сломлено при помощи Силла лишь к 668 году. Последний вариант представляется предпочтительным. Трудно точно выяснить, чего добивались от Вархумана два лишенных всяких даров и скромно (по тогдашним корейским стандартам) одетых посла окруженного врагами и находившегося на другом конце Азии Когуре. Ясно одно: их принятие одновременно с миссией Ван Минъюаня не могло понравиться китайцам, но лишний раз демонстрировало большую фактическую самостоятельность нового повелителя Согда.
У многих исследователей изображение корейских послов в самаркандском дворце вызывает большое смущение и даже служит аргументом в пользу фантастического характера росписей, не отражающих, будто бы, реальные политические события. Сторонники этой версии, естественно, не учитывают ни специфику политической ситуации в Центральной и Восточной Азии в 662 г., ни особенности внешнеполитического курса правителей Когуре, ни ряд интересных совпадений политических событий, которые связаны именно с 662 годом.
Когуре опиралось в борьбе с Китаем на помощь северных лесных племен. Однако на северо-западе она непосредственно граничила со степными кочевниками, которые воевали тогда на стороне Китая. Не удивительны поэтому частые посольства корейцев в VII в. к восточным тюркам (Бичурин, 1950, с. 244-245). Однако, именно в 662 г. восставшие против китайской власти восточные тюрки во главе с женщинойкаганом Бисуду были окончательно разгромлены (Гумилев, 1993, с. 243). С другой стороны, только что погибший в 661 г. западнотюркский каган Ашина Мишэ активно участвовал в составе китайской армии в предыдущей жестокой войне с Когуре 643-645 годов (Гумилев, 1993, с. 231). Сразу после его смерти к его давнему сопернику Буженю прибыло вероятное посольство Когуре. Возможно, это совпадение не случайно. Власти Когура вполне могли воспользоваться каким-нибудь поводом и обратиться к кагану Буженю или Вархуману, которые были верными союзниками китайцев, с предложением служить посредником в мирных переговорах с Китаем. Менее вероятно, что они могли просить у купцов Согда, имевших влияние по всей трассе Шелкового пути кредитов или иной помощи для дальнейшего ведения войны с китайцами. По тому месту, которое занимают корейцы post factum среди сцен приема послов, можно думать, что их миссия вряд ли была удачной.
Таким образом, сцены приема посольств запечатлели один из переломных драматических моментов в истории Западного и Восточного Туркестана. Современниками в росписях должны были быть понятны многие скрытые намеки, неизбежно недоступные сегодняшнему зрителю.
К сожалению, предлагаемая мною читателям версия политических событий, отраженных в росписях, не столь эффектна и романтична, как версия М. Моде. Если он полагает, что здесь изображены одновременно самые крупные политики того времени (царь Ирана Йездигерд III, император Китая Тайцзун, каган западных тюрков Шегуй), то мне кажется что эти сцены отражают гораздо более провинциальные местные амбиции правителя города Самарканда (династийный брак с царской семьей соседней маленькой области Чаганиан, прием единственного за столетие маленького посольства Китая, удивительный для жителей Самарканда визит двух представителей Северной Кореи и т.п.). Основное внимание при этом уделено прибытию двух невест из соседних стран.
Около 662 года Согд ненадолго приобрел относительную самостоятельность от сильных соседей. Он оказался на периферии интересов Китая, и занятому другими проблемами императору Гаоцзуну было трудно его контролировать, а власть китайской марионетки - тюркского кагана Буженя над этой страной вряд ли была жестокой. Что касается арабов, то их экспансия в эти годы была направлена на юго-восток, и они, к счастью, напали на Самарканд лишь через 14 лет.
Вместе с тем, для того, чтобы прославить деяния Вархумана, самаркандскому художнику не обязательно было (как думают некоторые современные исследователи) вводить в заблуждение зрителя, придумывать какие-то события и т.п. Динамичная политическая история Центральной Азии 3-ей четверти VII в.н.э. и активная вовлеченность Самарканда в тогдашнюю международную политику позволяли избежать этого.
В заключении раздела о политических событиях, отраженных в росписях, я хотел бы подчеркнуть огромное значение двух монографий моих предшественников, которые долго будут являться надежной опорой для всех исследователей афрасиабской живописи.
В труде Л.И. Альбаума, который начинал эту сложную работу и мог еще опереться на сравнительно небольшой объем фактов, благодаря его интуиции и большим знаниям были сразу сделаны выводы об исторической интерпретации изображений, которые и сегодня, четверть века спустя интенсивных исследований многих авторов, представляются мне, за редким исключением, совершенно справедливыми. Не меньшую роль играет монография М. Моде, в которой впервые убедительно доказана возможность точной датировки изображенных событий и сама их достоверность, впервые идентифицированы многие детали изображения. Наша статья лишь продолжает и подкрепляет их основные идеи с опорой на более точные прорисовки живописи и более обширный круг литературы, а разногласия с двумя указанными авторами носят частный характер.
Читайте в следующих статьях сайта - продолжение.